Был бы объявлен траур? Вряд ли; однако неудачи такого рода не проходят для массового сознания бесследно. Массовый порыв энтузиазма сменился бы коллективной депрессией. Полеты в космос “с человеком на борту”, конечно, не были бы прекращены – но, несомненно, заморожены по крайней мере на месяц: еще не хватало сразу после Гагарина угробить Титова. Первым полетел бы в космос американец Шепард – да, всё по той же баллистической траектории, не “облетел”, а “побывал”, но американские СМИ объявили бы этот “прыжок” величайшим достижением человечества – и именно Шепарда встречали бы ревом вувузел на всех континентах.

Инициатива в космосе, которую СССР удерживал начиная с 1957 года, с запуска спутника, была бы перехвачена американцами. В распоряжении СССР не оказалось бы колоссального кредитного плеча – за счет которого ему удалось успешно и безнаказанно выстроить Берлинскую стену и помогать кубинской революции. Кеннеди не нуждался бы в реванше – и не стал бы просить у конгресса деньги на лунную программу – и потратил бы их, например, на декоммунизацию Кубы (мало кто знает, что один из двух наших кораблей, доставлявших в октябре 1962 года на Кубу оборудование для ядерных ракет, назывался “Юрий Гагарин”. Тогда “Гагарин” развернулся в 500 милях перед линией американского блокадного карантина. Как бы повело себя это судно в альтернативном 1962-м – и не началась бы с гибели того “Гагарина” третья мировая война? Большой вопрос). Никакой высадки на Луну в 1969 году не было бы. Имя “Гагарин” стало бы синонимом чрезвычайно обидного неудачного стечения обстоятельств; смелый парень, но родившийся чересчур рано – техника опять подкачала. Население СССР лишилось бы второй по значимости за все 70 лет существования СССР победы, колоссального антидепрессанта, позволяющего преодолевать житейские трудности, – 12 апреля.

Словом, это важный день; к тому, как он складывался, следует отнестись с должной серьезностью.

Запуск 12 апреля был на самом деле третьим в серии удачных королёвских запусков. Серия эта, целиком посвященная испытаниям возможности пилотируемого полета, началась 9 марта 1961 года, продолжилась 25 марта – и триумфально увенчалась 12 апреля. Только в первые два раза летали манекены, а на третий – живой человек, чье имя вы знаете.

Манекенов – или манекенЫ – делали из дерева, и еще когда полет только готовился и фигура зловеще покоилась в углу ЦУПа, ее прозвали “Иван Иванович”, хотя сам Королев употреблял и имя “Буратино”. Куклу одевали в настоящий скафандр со шлемом, а в шлем вставляли колонку – чтобы подпустить туда звук: Иван Иванович все время пел [1]. Не только смеха ради – он и в космосе должен был петь – “чтобы западным прослушивающим станциям ясно было, что это не шпион”; то есть не он сам, конечно, а магнитофон. “Кто-то, однако ж, сообразил, что таким образом появляется почва для возникновения слухов о сошедшем с ума космонавте. Тогда запись заменили – на хоровое пение: даже у самого доверчивого представителя западных спецслужб хватило бы ума понять, что вряд ли русским удалось запихнуть в корабль-спутник целый хор. Также – чтобы получить как можно больше данных о качестве звука – в репертуар был добавлен голос, зачитывающий рецепт русского супа” [3].

25 марта Гагарин и Титов, при скафандрах, как на генеральную репетицию, ездили вместе с Иваном Ивановичем и собакой – имя придумал Гагарин – Звездочкой, они летали парой, – на старт “Востока-3А”. Тогда Гагарин и увидел и услышал, с очень близкого расстояния, меньше километра, пуск ракеты – грандиозное зрелище.

А потом опять улетел в Москву – и пока еще не знал, кто полетит: он или Герман.

8 апреля Госкомиссия утвердила полетное задание: “Одновитковый полет вокруг Земли на высоте 180–230 километров продолжительностью 1 час 30 минут с посадкой в заданном районе. Цель полета – проверить возможность пребывания человека в космосе на специально оборудованном корабле, проверить оборудование корабля в полете…” [5].

9-го – Каманин, наконец, сообщил Гагарину о своем решении утвердить его командиром “Востока”. Тот на протяжении всех трех оставшихся ему дней “был совершенно счастлив, белозубая улыбка не сходила с его лица. Встретив его, Королев довольно хмуро спросил:

– А чему ты, собственно, улыбаешься?

– Не знаю, Сергей Павлович, – задорно ответил Гагарин, – наверное, человек я такой несерьезный…

Королев посмотрел на него строго и ничего не сказал” [7].

Каманин отметил не только радость Гагарина, но и “небольшую досаду” его товарища.

10 апреля Гагарину предложили написать письмо родным, которое они получат в случае его гибели. Позже оно было опубликовано, разошлось на цитаты (“в технику я верю полностью”, “жизнь есть жизнь, и никто не гарантирован, что его завтра не задавит машина”, “ну а свою личную жизнь устраивай, как подскажет тебе совесть, как посчитаешь нужным. Никаких обязательств я на тебя не накладываю, да и не вправе это делать”, “я пока жил честно, правдиво, с пользой для людей, хотя она была и небольшая”, “хочу, Валечка, посвятить этот полет людям нового общества, коммунизма, в которое мы уже вступаем, нашей великой Родине, нашей науке”. “Вырасти из них не белоручек, не маменьких дочек” [14]) и, пожалуй, превратилось из исторического документа в литературный факт; в нем есть не только эмоции и клише, но и свой ритмический рисунок.

Корабль должен был управляться автоматически (и все, что внутри – тоже: “даже забрало скафандра закрывалось автоматически” [22]), с земли, но если вдруг что-то пойдет не так, манипулировать аппаратом мог и космонавт. Никто, однако ж, не знал, не сойдет ли тот с ума от какого-то не фиксируемого сквозь атмосферу космического излучения, с непривычки, от боли или страха; не столкнется ли там “с чем-то неизвестным и ужасным, что заставит оцепенеть его мозг” [16]; поэтому решено было дать ему запечатанный конверт с кодом разблокирования ручной системы управления. Запечатанный – потому что получение доступа к нему предполагает, что космонавт вменяем, и это какая-никакая проверка. Комическим образом, инженеры Ивановский и Галлай, из дружеских чувств к Гагарину, сообщили ему код заранее – “125”.

Взвинченность, связанная с риском гибели “человека на борту”, чувствовалась и среди конструкторов; не превратятся ли они в ментальных инвалидов первыми? Королев, стремясь подбодрить Гагарина, в очередной раз объяснял ему устройство подстраховочных систем безопасности. Обратив внимание на постоянные поддакивания Гагарина, он “вдруг на полуслове прервал свою лекцию и совсем другим, разговорным тоном сказал:

– Я хотел его подбодрить, а выходит – он меня подбадривает.

На что Гагарин философски заметил:

– Наверно, мы оба подбадриваем друг друга” [13].

Перед полетом Гагарин продемонстрировал прекрасные результаты по части давления, пульса и температуры, отказался от снотворного – и заснул (Гагарин рассказывал, что ему “вспомнилась мама, как она в детстве целовала меня на сон грядущий в спину между лопаток” [28]) в “маршальском домике”, где до своей гибели останавливался на космодроме маршал Неделин. На соседней,